Книга Время лохов [СИ] - Игорь Анатольевич Безрук

— достанется ж кому-то такая умопомрачительная герла! И чего мы так долго работаем? Наверняка девушке надо помочь освоить русский язык, попрактиковаться…

— Ну что там у тебя, долго еще? — разрушил мой воздушный Нойшванштайн Грицай.

— Тащи огурцы и можешь резать хлеб, все готово.

Грицай понес банку с солеными огурцами в нашу комнату — ели мы исключительно в ней. Я выключил плиту и с горячей сковородой потянулся вслед за Грицаем.

— Знаешь, кто снимает соседнюю комнату? — сказал я, закрыв за собой дверь. — Сногсшибательная африканочка, шоколадка с ног до головы.

— Да ну!

— А то!

— Чё меня не позвал: в жизни не видел живых африканок близко.

— Теперь только через неделю — вспомни, когда уезжаем и когда возвращаемся.

— Ну да, — придвигаясь поближе к сковородке, с сожалением произнес Грицай. — Расскажи поподробнее, какая она из себя? Сильно страшная? Небось, отвислые губы, нос картошкой…

— Да нет. Они, конечно, как и наши, разные бывают, но эта — конфетка-конфеточкой, не смотри, что смуглая.

Разговор наш, само собой, закрутился вокруг любопытной соседки. Обитаем через стенку и ничего о ней не знаем — как так? Одна живет или с мужем? Давно ли в Питере? Как там у них вообще житье-бытье в экзотической Эфиопии? Построили ли они окончательно социализм? Русскому человеку все интересно, и прежде всего: какая она в постели? Наверно, жгучая, как все африканки?

— А ты что, с африканкой спал? — спросил я, усмехаясь.

— С какой африканкой? Где ты у нас их видел? Но говорят, их с детства обучают умело ублажать мужиков…

— Говорят, что кур доят! Их там тоже народов — не меряно: у каждого свои обычаи. Эта, сразу видно, интеллигентная штучка, может даже, аристократка какая-нибудь.

— Может быть…

Грицай задумался, даже вилка с наколотой на нее картошкой и рука с откушенным наполовину огурцом на секунду зависли в воздухе.

Я тут же вспомнил, как в Харькове наши, русские, девчата забирались на второй этаж к неграм из политеха. Негры подгоняли добротную фарцу; за ночь, хорошо постаравшись, можно было обзавестись завидными шмотками. Потом они щеголяли в них без всякого стеснения…

— Надо как-нибудь с ней сфоткаться, — прервал мои воспоминания Грицай, — а то дома не поверят, что мы жили через стенку с живой африканкой!

— Сфоткаемся еще, не переживай!

Грицай отправил картошку в рот, следом за ней огурец.

— А что она на кухне делала?

— Взяла из холодильника банан и ушла к себе.

— Значит, может еще вернуться… Ты доел? Всё? Я мою посуду.

Грицай резко вскочил, живо побросал в опустошенную сковороду нож и вилки и помчался на кухню. Скреб сковороду чуть громче обычного, в надежде, что Гелила услышит и еще раз выглянет из своей обители, но девушка больше не появилась, и Грицай разочарованно вернулся обратно.

— Ну, что? — спросил я.

— Не было, — Генка повесил нос на квинту.

— Давай тогда спать, завтра вставать ни свет ни заря.

Легли. Я, впечатленный Гелилой, долго не мог уснуть, но когда заснул, очнулся в окружении уходящих под потолок позолоченных колонн перед широким, но едва доходящим до колена бассейном, наполовину наполненным водой. На противоположном краю бассейна — хрупкая девушка, лица которой из-за слабого освещения разобрать я не мог, в длинной — до пят — белой рубахе, которая, как сказали мои приближенные, намеренно явилась со мной повидаться.

— Македа, — негромко сказал я, — иди же ко мне, я ждал тебя.

Однако Македа почему-то роптала, не спешила ступать в пугающие темные воды.

— Иди ко мне, — вопросил я снова, и девушка в конце концов немного приподняла рубаху, открывая тем самым тонкие козлиные ножки, заканчивающиеся маленькими черными копытцами. Я онемел: «Я знал, я знал! Вещунья не врала мне: у Македы козлиные ноги!» Но девушка вошла в бассейн, неторопливо прошла его и вышла из воды на обыкновенных человеческих ногах. Я был поражен, я оторвал взгляд от ее как будто из мрамора выточенных аккуратных ножек и поднял глаза выше. Громы небесные! Чарующей, приветливой улыбкой мне улыбалась — Ирина!..

21

В одну из суббот мы с Грицаем вернулись с работы только около четырех вечера. Поели, Грицай завалился спать — устал до невозможности, я еще пытался читать, но недолго: через час с небольшим сон одолел и меня. Наверное, о сегодняшней прогулке по Питеру придется забыть, — видно, и меня настоящая работа измотала донельзя. Не удивительно: сейчас мы работали практически с десяти утра до десяти вечера. Погрузка и разгрузка без конца и края, порой до полуночи. По сотне — две, а то и больше тонн за сутки. Поэтому и усталость дикая, но на душе пока спокойно.

Я понял: когда не думаешь о том, что делаешь — душа не изнывает. Я старался гнать из души всю тяжесть: разлуку с близкими, адский труд и мелкий заработок — и потому чувствовал себя немного легче. Грицай был чуть слабее. Сегодня не дали аванс. Нынешних денег оставалось едва на две недели под расчет: проезд и буханка хлеба в день. Даже на обед на бутерброды не выходило, привезенное сало тоже давно кончилось. Грицай пребывал в отчаянии, а я все в таком же приподнятом настроении — я верил в лучшее. Именно верил, а не желал, ибо давно зарекся желать и строить планы — так легче, гораздо легче переносить превратности судьбы. Хотя бы вот с этим сегодняшним авансом. Сколько у Грицая было на него планов — и как обухом по голове. Хозяева сослались на то, что мы с Грицаем на базе недавно, и отказали в авансе, в котором мы, несомненно, остро нуждались, так как фактически жили на копейки. Но я принял отказ стоически: всякое может произойти (Сенека, что ли, подсказал?); Грицай же запаниковал: как быть! Вопрос, конечно, немаловажный, можно даже сказать — риторический, но не существенный. Для меня существеннее было то, что по большому счету я ничего в Питере не увидел (когда еще потом попаду с оказией?). И если так и дальше дело пойдет, за три месяца, что мы собираемся